Продолжай разбираться. Дейн молился безостановочно, молился беззвучно и неподвижно. Щупальцевый Бог во тьме, пожалуйста, дай мне силу.Силу слушать и силу учиться. Кракены милосердны в огромной и аммиачной мудрости своей.Он знал, что должен слушать, что должен ждать и ничего не говорить, если бы даже мог отвечать на вопросы, на большинство из которых он не мог ответить, даже если бы захотел, но не захочет, потому что это никогда не кончится. Дейн понимал, что все это не протянется слишком долго, ведь он ослаб и обескровлен из-за ран, нанесенных нацистами, оглушен, измучен и утомлен, не в силах даже кричать, он стал предметом, подвешенным в восходящих потоках боли, — и терпеть это можно лишь до определенного предела, а поэтому снова, во второй раз, прежде чем он исторгнет достаточно себя самого и получит критическую массу нехватки чувствительности, ему некуда будет отправиться, кроме как в смерть, в страшное солнечное колесо хаоса, вращения которого он не увидит. Свастика, как настаивают ее защитники из числа антифашистов-хиппи, есть символ жизни, даже когда предстает вот такой.

Кто тебя создал? Меня создал Кракен.Как побочный продукт. Есть ли в этом утешение — или потаенная надежда, что тайный кракен втайне о тебе заботится? Все мы суть спрутовое дерьмо,подумалось Дейну.

Свастика Хаоса не способна была возвращать ушедших, давно и надолго, но обладала достаточной головорезно-жизнетворной силой, чтобы вплоть до самой смерти снова заражать человека жизненной энергией. Вращаясь вместе с Дейном, распятым в форме свастики, она заново вливала в него жизнь, так что кровь капала вверх, поврежденные органы восстанавливались, растопыренные концы костей нащупывали друг друга, скрипели, когда сколы входили в сколы, — свастика восстанавливала его целиком и вбрасывала обратно в боль.

Глава 53

«Двустороннее зеркало» — когда-то, давным-давно, оно, возможно, предназначалось для маскировки, но теперь сделалось обманкой, притягивающей к себе внимание. Позади него стояли Бэрон и Варди — в позах настолько похожих, что наблюдатель счел бы их комичными. По другую сторону стекла Коллингсвуд допрашивала Джейсона.

— Как же это вышло, что теперь я обратил на него внимание? — спросил Варди. — Я бы, наверное, решил, что он мне знаком.

— Коллингсвуд, — сказал Бэрон.

— Она неплоха, верно?

— Она чертовски хороша, — согласился Бэрон. — Поэтому она его сразу и разглядела, — (Вопросы, которые Коллингсвуд задавала Джейсону, были сдержанны, полны нюансов и усилены различными магическими приемами: от сверхъестественно-непереносимой вкрадчивости до нефизической боли.) — Будь вы здесь, когда вам полагалось… Где, черт возьми, вы были, профессор?

— Теперь уже про фессор?

— Вот что. — Бэрон повернулся к нему. — Вы ведь не можете сказать, что я наступал на горло вашей песне, верно? Слава богу, что Коллингсвуд сейчас этого не слышит — иначе мы не дождались бы, пока она закончит хихикать. Я знаю, что ваша работа — устанавливать каналы с чертовыми божественными сущностями, и разве я когда-нибудь стоял у вас на пути? Разве не я тот тип, что написал на вашей двери: «Не беспокоить, собираются откровения об эсхатологии»? А? Но вам положено держать меня в курсе и быть на месте, когда вы мне нужны, и оказывать мне хоть капельку почтения и всего такого, верно? Вам полагалось прибыть на этот допрос около двух часов назад. Так где же, черт возьми,вы были?

Варди кивнул.

— Мои извинения. Но я-таки раздобыл новости. — Он что-то очертил в воздухе руками. — Невозможно, чтобы такой конец света наступал без чьего-то желания, — это отнюдь не простая случайность. А теперь Тату сходит с ума. Я до сих пор не могу разобраться, каким боком это светопреставление входит в чьи-нибудь планы.

— Он сходит с ума, — повторил Бэрон; Тату разрывал город на части. — Мы пытались переговорить с его людьми, но что-то довело его до крайности…

— Ну вот, я опрашивал тех, кто находится, можно сказать, в полутени Гризамента и Тату, — сказал Варди. — Мы знаем, что Адлер был связан с первым из них, но не знаем, почему он был в музее. Мы не знаем, что он замышлял, и я все время думал, не стоит ли за всем этим… кое-кто другой, кто остался совершенно сам по себе после смерти Гризамента.

— И?

— Послушайте, я как раз об этом и толкую. За всем этим кроется руководящий разум.Что бы ни надвигалось, что бы ни заставляло ангелов выходить на улицы — это не побочное следствие другого плана, это намеренное действие. Но какое, мы не знаем.

— Я знаю, что…

— Нет. Это не случайность. Слушайте. Мы уже близко. Понимаете? — Варди говорил скучным лекторским тоном. — Мир движется к концу. Конец и в самом деле скоро наступит. Конец. Скорый. А мы не знаем, зачем или кто хочет его наступления.

— Это должен быть Гриз, — тихо сказал Бэрон. — Непременно. Он никогда не умирал…

— Но зачем? Какой в этом смысл? Зачем ему тогда сжигать самого себя? Вот почему я отлучался. Задавал вопросы.

— И что? Что, черт возьми? К чему вы пришли?

— При имени Коул ничего не припоминаете? — спросил Варди. — А если добавить «физик». И «Гризамент». А?

— Нет.

— Это одно из имен, которые часто повторялись при дворе Гризамента примерно в то время, когда он, гм, умер. Умер, согласно заключению онкологов. Коул — пиромант, работает с джинией, говорят. И довольно в тесном контакте, судя по кое-каким слухам. Это один из нескольких человек, которые по невыясненным причинам разговаривали с Гризаментом в его последние дни. Очевидно, Коул был среди тех, кого вы пытались опросить после похорон, но он всегда усердно избегал бесед с силами правопорядка.

— …О, верно, кажется, припоминаю. Если честно, я всегда полагал, что он был там, потому что Гриз хотел пышных театральных проводов, большого и яркого погребального костра. А что вы думаете?

— Есть театральность и театральность.

— Что же в таком случае он делал для Гриза?

— Экспериментальную пироштуковину: памятный костер, как он говорит.

— Говорит?

— Я изучал связи Гризамента и повсюду о нем расспрашивал. Я же сказал, у меня новости. Если честно, многого я не ожидал. Ожидал увиливания, чего-то вроде «Гризамент был джентльменом, от него можно было не запираться, работать с ним было удовольствием, большое вам спасибо и сваливайте поскорее». Но все оказалось слегка занятнее. У него есть дочь. У Коула.

— Значит, и миссис Коул тоже есть?

— Умерла много лет назад. Хотите знать, что я услышал? Его дочь пропала.

Бэрон выкатил глаза и в конце концов закивал.

— В самом деле? — медленно проговорил он.

— Так говорят.

— Что это значит?

— Сначала Адлер, затем Коул. Кто-то занимается известными компаньонами Гризамента, причиняя им… неудобства.

— Например, засовывает в бутыли.

— И похищает их детей.

— Зачем?

— Если бы я знал, Бэрон! Но это факт.

— Но это вне вашей компетенции, верно? Где здесь божественное? — Варди закрыл глаза и пожал плечами. — Что ж… Как, по-вашему, нам быть? Поговорить надо, ясное дело, но…

— Вы босс, ясное дело, но я бы предложил себя на роль координатора в этом деле.

— Думаю, он не захочет говорить с копами.

— Само собой, но я ведь не полицейский, верно? Я, как и он, ученый.

— А братство ученых — самое крепкое, да? — Бэрон кивнул. — Хорошо. Но ради бога, держите меня в курсе. Посмотрим, к чему приведут поиски юной мисс Коул. Но имейте в виду: то, что я говорил, совсем не чепуха. Держитесь скромнее и наблюдайте за тем, что делают ваши коллеги. Как, например, вот эта коллега, прямо сейчас.

Бэрон указал на то, что происходило за окном.

Нет такого места, где не проходят канализационные трубы — толстые нити, следующие за людьми под землей, под чем угодно, непрерывно промываемые потоком отбросов и фекалий. Под слабым уклоном все трубы идут к морю, и оно по тем же трубам идет обратно, игнорируя тяготение и зловонный поток, ибо море протягивает собственные нити, сенсорные каналы соленой воды, — воды, что плещется под городом, слушает, лижет кирпичную кладку. На протяжении полутора дней под Лондоном простиралось тайное море, распределенное по всем туннелям.