— И что тебе приснилось сегодня?

— Приснилось, что я скачу на архитевтисе, как Клинт Иствуд. На Диком Западе.

— Вот видишь.

— Но он был…

Он по-прежнему был в аквариуме. По-прежнему мертв и заточен в стеклянную емкость.

Ночь распахнулась, когда они свернули на магистраль, неоновый проспект: светящаяся вывеска с грубым контуром цыпленка, ломбарды с неизменными тремя шарами.

— Ты хорошо держался, Билли. Клема одолеть нелегко. Он скоро оттуда выберется. Где ты научился драться?

— Он чуть не убил меня.

— Хорошо держался, приятель, — кивнул Дейн.

— Что-то случилось. И это как-то связано со сном.

— Ну, я о том и говорю.

— Когда я проснулся, ничто не двигалось.

— Даже мыши?

— Послушай. Весь мир. Он полностью…

— Я уже говорил, приятель, — сказал Дейн. — Я не священник. Пути кракенов неисповедимы.

Билли подумал: не похоже, чтобы это двигался кракен. Что-то делало что-то. Но не похоже, чтобы это был кракен или другой бог.

Глава 31

Слухи распространялись. Таково их свойство. Город вроде Лондона всегда останется парадоксом, поскольку лучшее в нем изрешечено своей противоположностью, изъедено, на манер швейцарского сыра, моральными дырами. Всегда будут существовать альтернативные пути наряду с официальными и с теми, которыми гордятся лондонцы, — всегда будут наблюдаться противоположные тенденции.

Государство тут ни во что не вмешивалось: никаких карательных мер, только самопомощь, сплошной гомеостаз насилия. Когда эксперты-полицейские пытались разобраться в происходящем, то их либо терпели, как секту, либо небрежно убивали, как неуклюжих антропологов. «Ах, вот оно что, опять ПСФС», — мырг-мырг, тык-тык.

Даже в отсутствие власти дела в Лондоне продвигались вполне успешно. Сила определяла право, и это было не моральным предписанием, но констатацией факта. Это действительно было законом, и закон этот проводился в жизнь вышибалами, задирами, охотниками за головами — корыстными пригородными сёгунами. К справедливости — абсолютно никакого отношения. У вас, конечно, может быть собственное мнение на этот счет — в Лондоне имелись свои социальные бандиты, — но таков уж факт.

Так что когда сила пустила слух, что ищет охотника-доставщика, это было подобно сообщению на полицейской частоте — о том, что грядет закон и порядок. «Тату? Серьезно? У него же полно своих собственных бойцов. Зачем нанимать кого-то со стороны?»

В последний раз такое было, когда он перестал быть человеческим существом и сделался Тату, заключенный Гризаментом в тюрьму чужой плоти. «Любой, кто принесет мне голову Гризамента, будет заправлять всем городом», — так он тогда сказал. Известные охотники за головами взялись за это дело, но были найдены убитыми и выставленными напоказ. Энтузиазма поубавилось. Тату остался неотомщенным.

Теперь — новая ситуация. Есть желающие получить работенку?

Они встретились в ночном клубе в Шепердс-Буше; на дверях висело объявление «Частная вечеринка». Со времени последней профессиональной ярмарки прошло немало времени. Охотники и охотницы за головами приветствовали друг друга осторожно и обходительно, не нарушая неписаных правил и рыночного мира, царившего в зале. Если бы они схлестнулись по поводу жертвы, неважно какой, тогда, конечно, не обошлось бы без кровопролития, но сейчас они лишь прихлебывали напитки, закусывали и роняли безобидные фразы: «Ну и как оно в Геенне?» или «Слышал, что у тебя новый гримуар» [34] .

Все сдали оружие: тип с бугристой кожей охранял гардероб, полный «беретт», обрезов, червекнутов. Все разделились на группки согласно микрополитике и магическим аллергиям. Вероятно, две трети присутствующих могли бы прошвырнуться по любой центральной улице, ни в ком не вызвав оцепенения, кое-кому разве что следовало бы переодеться. На них были все виды городской униформы, и они представляли все лондонские национальности.

Здесь собрались обладатели любых умений: волшебное чутье, снятие чар, железная кровь. Некоторые из присутствовавших работали в команде, некоторые — в одиночку. Кое у кого вообще не имелось оккультных умений — лишь необычайный талант в установлении связей и обиходные солдатские навыки, вроде опыта убийств. Некоторые были обречены на маскировку за пределами этого междусобойчика: миазматические сущности, дрейфующие на уровне голов под видом паров с демонскими лицами, вернутся в своих носителей; огромная женщина, облаченная в радугу с обратной последовательностью цветов, опять добавит в свой облик гламура и станет девушкой-подростком в форме кассирши супермаркета.

— Кто здесь? — Перекличка вполголоса. — Он заполучил всех. Голые Головорезы явились, Кратосиане — тоже, все на месте.

— Фермеров-оружейников нет.

— Да, я слышал, что они в городе. Не здесь, слава богу. Может, они по другому делу. Давай расскажу тебе, кто пожаловал. Видишь вон того малого?

— Хмыря, одетого под нового романтика?

— Да. Знаешь, кто это? Нацист Хаоса.

— Быть не может!

— А вот может. Все ограничения — на помойку.

— Даже не знаю, как на это смотреть…

— Раз уж мы здесь, глянем, что подадут?

На сцене возникла суматоха. Вперед молча выдвинулись двое из охранников Тату в своей форме — джинсы, куртки, шлемы, которых они не снимали никогда, — пощелкивая суставами пальцев и покачивая руками.

Между ними тащилась человеческая развалина: вялый рот, пустые глаза, череп, не столько облысевший, сколько потертый, с жалкими пучками волос. Кожа его напоминала гниющее, разлагающееся в воде дерево. Он ступал крохотными шажками. Из плеча у него, словно гротескный пиратский попугай, торчала коробчатая камера кабельного ТВ. Она щелкала и жужжала, поворачиваясь на ножке, выраставшей из плоти, — сканировала помещение. Полуголый тип продолжал двигаться и упал бы со сцены, если бы один из шлемоносцев-охранников не протянул руку, остановив его в футе от края. Тот покачнулся.

— Джентльмены, — неожиданно сказал он глубоким и потрескивающим, точно от атмосферных помех, голосом. Глаза у него не двигались. — Леди. Перейдем к делу. Уверен, вас не обошли слухи. Они правдивы. Вот факты. Первое. Недавно из Музея естествознания украли кракена. Кто, неизвестно. У меня есть подозрения, но я здесь не затем, чтобы подбрасывать вам мысли. Скажу только, что у людей, которых мы считаем мертвыми, есть привычка не быть ими, особенно в этом чертовом городе. Уверен, вы замечали такое. Никто не мог бы увести эту штуковину. Ее охранял ангел памяти.

Второе. Под моей опекой был человечек по имени Билли Харроу. Он что-то об этом знает. Я подумал было, что нет, но просчитался. Он сбежал. Со мной такое не проходит.

Третье. Говорят, что в этом недопустимом побеге мистеру Харроу содействовал некий Дейн Парнелл. — По залу пробежал шепот. — Извечный столп Церкви Бога Кракена. Теперь же Дейна Парнелла от нее отлучили. — Шепот намного усилился. — Насколько нам удалось выяснить, это как-то связано с тем, что он сделал Билли Харроу своим прихвостнем.

Четвертое. Со вселенной прямо сейчас творится жуткая хрень, как вам, я уверен, известно, и это имеет отношение к спруту. Итак. Заказ мой таков. Я хочу войны. Я хочу террора. Мне нужны, в порядке убывания: кракен или любой его след; Билли Харроу — живьем; Дейн Парнелл — на этого наплевать. Подчеркну вот что. Меня ни на грош не заботит, что вы будете творить по пути. Я не хочу, чтобы хоть кто-то чувствовал себя в безопасности, пока я не получу нужное мне. Теперь так… — Голос изувеченного человека сделался хитрым. — Я заплачу за это сумасшедшую сумму. Но деньги — только по доставке. Нет товара — нет оплаты. Могу сказать, однако, что тому, кто доставит мне кракена, больше работать не придется. А Билли Харроу обеспечит вам пару-тройку лет полноценного отдыха. — Камера снова стала сканировать зал. — Вопросы?

Тип со свастикой и раскрашенным лицом отправил своему подельнику эсэмэс из кучи восклицательных знаков. Католический священник-расстрига стал оттягивать пальцем жесткий стоячий воротник. Шаманка что-то прошептала своему амулету.