— Леди и джентльмены. — Старший полицейский хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание. Остальные стражи порядка, окружив его кольцом, о чем-то шептались и слушали друг друга, склоняя голову к плечу. — Я — старший инспектор Малхолланд. Благодарю вас за терпение, и простите, что заставил вас так долго ждать.

Сотрудники музея фыркали, переминались с ноги на ногу, кусали ногти.

— Я хочу попросить вас не говоритьоб этом, леди и джентльмены, — сказал Малхолланд.

В зал скользнула молодая женщина в полицейской форме, выглядевшей неряшливо. Она разговаривала по телефону при помощи гарнитуры, негромко обращаясь к невидимому собеседнику. Билли наблюдал за ней.

— Пожалуйста, не говорите об этом, — повторил Малхолланд; шепоток в основном стих. — Так, — сказал Малхолланд, выдержав паузу. — Кто обнаружил пропажу? — (Билли поднял руку.) — Вы, стало быть, мистер Харроу. Могу я попросить остальных подождать, пусть даже вы уже рассказали то, что вам известно? Со всеми вами побеседуют мои подчиненные… Мистер Харроу. — Малхолланд приблизился к нему, видя, что остальные полицейские повинуются. — Я прочел ваши показания. Буду признателен, если вы проведете меня по зданию. В точности по тому же маршруту, что и вашу экскурсию.

Билли заметил, что молодая женщина в форме куда-то испарилась.

— Что вы ищете? — спросил он. — Полагаете, что найдете его?..

Малхолланд окинул Билли мягким взглядом, словно тот был умственно отсталым.

— Улики, — объяснил он.

Улики. Билли провел пятернею сквозь волосы. Ему представились отметины на полу, где, возможно, поставили некую коварную систему блоков. Подсыхающие лужицы консерванта, которые тянутся по следу, красноречивые, как крошки. Ну да.

Малхолланд созвал своих коллег, и Билли повел их через Центр, указывая на экспонаты, — краткая, пародийная версия обычного представления. Полицейские тыкали пальцами и спрашивали, что это такое. «Ферментный раствор», — говорил Билли или: «Это так, расписание».

— С вами все в порядке, мистер Харроу? — спросил Малхолланд.

— Это огромная штуковина, понимаете?

Не только поэтому Билли поминутно озирался. Ему казалось, что он слышит какой-то шум: очень слабое постукивание, позвякивание, как от упавшей и покатившейся мензурки. И не в первый раз. Он начал улавливать коротенькие обрывки таких неуместных звуков через год после начала работы в Центре. Не однажды он, пытаясь найти причину, открывал дверь в пустой зал или слышал слабый скрежет стекла в коридоре, в который никто не мог войти.

Билли давно уже пришел к заключению, что эти звуки ему мерещатся. Они слышались в моменты беспокойства. Билли поведал об этом феномене кое-кому из сотрудников: некоторые тревожились, но многие тут же рассказывали какую-нибудь историю о гусиной коже или нервном тике. И Билли не очень волновался.

В аквариумном зале команда экспертов все еще занималась сбором пыли, фотографированием и измерениями столешниц. Билли скрестил на груди руки и покачал головой.

— Это все калифорнийские гадюки. — Выйдя из аквариумного зала и вернувшись туда, где ждало большинство сотрудников, Билли стал безмятежно болтать с коллегой, отпуская шутки о соперничающих учреждениях, о том, что споры насчет методологии консервации приняли драматический оборот. — Это новозеландцы, — утверждал Билли. — О’Ши наконец поддался соблазну.

Он не отправился прямиком к себе на квартиру, имея давний уговор о встрече с другом.

Билли познакомился с Леоном, когда оба учились на последнем курсе в одном и том же институте, хотя и на разных отделениях. Леон посещал занятия для получения ученой степени на литературном отделении в Лондоне, хотя никогда об этом не распространялся. С тех пор он нескончаемо работал над книгой «Небезопасное цветение». Когда Леон поведал об этом Билли, тот ответил:

— Понятия не имел, что ты принимаешь участие в Олимпиаде Дерьмовых Названий.

— Если бы ты не бултыхался в болоте невежества, до тебя дошло бы, что это название призвано вздрючить французов. Ни одно из слов не переводимо на их жалкий язык.

Леон жил на окраине Хокстона — район лишь с натяжкой можно было назвать приличным. По отношению к приятелю он вел себя как Вергилий с Данте, таская Билли по художественным мероприятиям и рассказывая о тех, на которые сам не смог попасть, преувеличивая и привирая. Игра их состояла в том, что Билли постоянно превышал кредит по анекдотам, одалживаясь историями у Леона. Леон, костлявый и бритоголовый, облаченный в дурацкую тужурку, сидел в тени у пиццерии, вытянув перед собой длинные ноги.

— Я прождал тебя всю жизнь, Ричмал! Где ты был? — возопил он.

Леон давно пришел к выводу, что голубоглазого Билли назвали в честь другого озорного мальчишки, Уильяма из «Просто Уильяма», и, вне всякой логики, окрестил друга именем автора книги [3] .

— В Чиппинг-Нортоне, — сказал Билли, постукивая Леона по голове. — В Тейдон-Бойсе. Как она, жизнь разума?

Мардж, подружка Леона, подставила щеку для поцелуя. Распятие, которое она всегда носила, поблескивало в вырезе блузки.

Билли встречал ее всего несколько раз. «Она что, зациклена на Боге?» — спросил он у Леона, увидев Мардж впервые.

«Да нет. Воспитывалась у монашек. Все время помнит о грехе. Вот Иисус и ерзает у нее между сисек».

Как и большинство Леоновых подружек, Мардж была привлекательной, слегка полноватой и немного старше Леона — староватой для своего, условно говоря, эмо-готского прикида. «Лучше скажи — “рубенсовская” или “булочка”, на худой конец», — посоветовал Леон.

«Булочка?» — переспросил Билли.

«И какого это хера ты сказал “староватая”? Поли Перретт [4] намного старше».

«А это кто еще такая?»

Мардж работала на полставки в жилищном управлении Саутуарка и занималась видеоартом. С Леоном она познакомилась на какой-то тусовке, пока в галерее играла дроун-группа. Леон, предупреждая возможные разговоры насчет Мардж Симпсон, сказал, что прозвище его подружки — это сокращение от слова «Маргиналия».

«От чего? А как ее зовут по-настоящему?»

«Билли, не занудствуй».

— Мы говорили о прибабахнутых голубях, которых видели возле банка, — сказал Леон, когда Билли уселся.

— Мы спорили о книгах, — возразила Мардж.

— Лучший вид спора, — одобрил Билли. — О чем же именно?

— Не отвлекай его, — сказал Леон, но Мардж уже отвечала:

— Вирджиния Вулф против Эдварда Лира.

— О господи, — вздохнул Билли. — Это все, из чего можно выбирать?

— Я за Лира, — сообщил Леон. — Отчасти из верности букве «Л». Отчасти потому, что при выборе между абсурдом и выпендрежностью, ясное дело, выбираешь абсурд.

— Ты явно не читал глоссарий к «Трем гинеям», — сказала Мардж. — Солдаты у нее «кишковыпускатели», героизм — то же самое, что «ботулизм», а герой — синоним «бутыли».

— Лир? — сказал Билли. — По Вздорляндии веселой рыщет МегаБегемот. — Он снял очки и сжал переносицу. — Ладно, позвольте кое-что вам рассказать. Дело вот в чем…

Это оказалось последними его словами: остальные увязли в горле. Леон и Мардж уставились на него в недоумении.

Билли попробовал еще раз. Потряс головой. Издал клохчущий звук, словно что-то застряло у него во рту. В конце концов ему пришлось едва ли не выталкивать информацию сквозь собственные зубы.

— Один из… Пропал наш огромный спрут.

Говоря это, Билли чувствовал себя так, словно пробивает отверстие в крышке.

— Что? — сказал Леон.

— Я не… — начала Мардж.

— Нет, больше я об этом ничего не знаю. — Билли выдавливал из себя слово за словом.

— Пропал? Что значит «пропал»? Почему я об этом ничего не слышал? — спросил наконец Леон.

— Не знаю. Думаю, это из-за того, что… Ну то есть полицейские просили нас держать это в тайне — черт, смотрите, что я наделал, — но я не ожидал, что это взаправду сработает. Я-то думал, это уже есть на первой полосе «Стандарта».